Если бы ты была Мессалиной,
Тогда понятно. А так – чего же?
Зачем заставляешь алеть малиной?
Зачем чужие сердца тревожишь?

Где научилась играть сердцами
В свои семнадцать розовых лет?
С какими гнуснейшими подлецами
Училась искусству обманывать? Нет?

Ты хочешь сказать – нигде не училась?
Ты хочешь сказать – дошла сама?
Ты хочешь сказать – природа и гнилость
Создали искусства притворства тома.

И ты, скучая, от нечего делать,
Желая испробовать сердца жар,
Любовь, как хомут, на меня надела,
В сердце, шутя, поселив пожар.

А я, не гадая: плохо ль, хорошо ли,
Вынул сердце, тёплое ещё,
И óтдал тебе без сомнений, без боли,
Поверив улыбке, ямочкам щёк.

Оно покорно тебе отзывалось,
Верило слову, взгляду, улыбке.
Хотела – оно соловьём разливалось,
Хотела – рыдало подобно скрипке.

Но ты, раздувая сердечный пожар,
Играя сердцем огромным и любящим,
Ты тайно смеялась. Удар ножа –
И стонет оно в окровавленном рубище.

Ты скажешь, что время – искусный лекарь?
Ты скажешь, что даже сердца заживают?
Что снова я стану простым человеком
И всё позабуду? Ну что ж, так бывает.

Но я не хочу, чтобы рана срасталась!
Хочу, чтобы сердце болело вновь.
Хочу, чтоб в душе навсегда осталась
Разверстого сердца кипящая кровь.

Хочу в исступлении лезть на стены.
Хочу стонать, реветь как лев.
Хочу завывать как шакал, как гиены,
Снова тревожа заснувший гнев…

Если бы ты была Мессалиной,
Тогда понятно. А так – чего же?
Зачем заставляешь алеть малиной?
Зачем чужие сердца тревожишь?